За себя и за того парня

Предисловие.

Когда я учился в минском педуниверситете, многие мои однокурсники прямо заявляли, что не собираются быть учителями. В ту пору (начало 2000-х) белорусское государство сквозь пальцы смотрело на неявку студентов на распределение на работу. Поэтому были те, кто «откосил» от работы в школе.

Поскольку мне довелось проработать в школе 3 года вместо положенных двух, в определенном смысле я работал за себя и за того парня, что не явился на распределение. Многое из того, что я тогда делал или допускал, я бы сейчас сделал по-другому. Было то, чем я не горжусь. Есть и то, о чем я не хочу рассказывать. Но не хотелось бы показать себя этаким «Чацким», который всем недоволен и при этом ни в чем не виноват.

Поиск работы.

Самое приятное и самое неприятное в работе – это ее поиск. С одной стороны волнуешься «возьмут-не возьмут», с другой приятное чувство, что занят делом и в то же время просто ездишь по городу и ищешь школы, где нужен учитель истории и английского языка.

Зачем мне это было нужно? Так вышло, что паспорт я получил в Борисове, где живут мои родители, и чтобы прописаться у своего деда в Минске, в квартире, где прошло мое детство, потребовалось несколько месяцев бюрократической волокиты. А случилось это за год до окончания вуза. За это время меня уже решили распределить в Борисов. После ряда неприятных разговоров, в одном из которых ректор БГПУ предложил отправить моего деда на дачу ковыряться в земле и назвал меня аферистом, желающим завладеть чужой квартирой, было принято решение: я должен сам найти в Минске школу, готовую меня трудоустроить до того как настанет мой срок ехать на распределение в Борисов.

В некоторых школах меня были готовы взять, но когда они звонили в мой вуз, им задавали вопрос:

– Вы готовы оплатить стоимость его обучения в вузе?

После этого со мной вежливо прощались.

Один раз сдуру зашел в РОНО своего района и запросил адреса школ района. Женщина, отвечавшая за школы ответила:

– Так это Вы ходите по школам, чтобы трудоустроиться в Минске? Мы добьемся, чтобы Вас отправили по распределению!

Я вышел из здания в сильной ярости, от которой у меня заболело сердце.

Позднее я продолжал поиски и однажды в начале августа, когда оставалось меньше месяца до моего «отбытия», я уже был готов пойти в свой вуз и отказаться от диплома о высшем образовании, чтобы никуда не ехать, когда в одной из школ мне обрадовались и связавшись с БГПУ, заявили что готовы оплатить мою учебу. (Похоже, им это делать не пришлось). После этого в вузе мне больше не угрожали. Та женщина из РОНО спокойно и вежливо приняла мои документы. Думаю, основная проблема, была в том, что я никому не предлагал взятку, поскольку часть моих однокурсников в школе так никогда и не поработала.

То, что я не имел.

Чего я никогда не испытал – классное руководство. Позднее, я дважды побывал куратором студенческой группы, но это гораздо проще. Моя первая директор В.И. Логацкая хотела дать мне классное руководство и я не был против за исключением того, что мои религиозные убеждения не позволяли мне участвовать в патриотических мероприятиях и в некоторых праздниках. Я рассказал об этом Логацкой, опираясь на желание найти альтернативу тому, что я делать не буду. Она не возражала. Позднее я понял, что никакой альтернативы в действительности не предусмотрено: если все классы идут возлагать венки в определенный день, то ты не можешь сводить свой класс в театр или в лес на шашлык. Однако немного позднее после того разговора завуч Вера Петровна, которая разговаривала вежливо только когда хотела что-то попросить, а обычно кричала или требовала, спросила меня, хочу ли я руководства. Я ответил, что не хочу, и два года я проработал без этого «счастья». Позднее, когда я устраивался работать в гимназию, я уже твердо знал, что не возьму классное руководство ни за какие деньги, и мне разрешили работать предметником.

Учитель должен уметь все.

В современной школе учитель должен уметь сделать ремонт класса, провести статистический анализ чего-нибудь (от действительно нужных данных до процента учеников ковыряющихся в носу) проследить за тем, чтобы ученики состояли в различных клубах, кружках и организациях, писать многочисленные бумаги по своей дисциплине и в оставшееся время готовиться к своим предметам и проводить их. За то время, что я проработал в школе и гимназии, мне довелось красить окна, вылезши из окна второго этажа, под окрики «Андрей Валерьевич, Вы – экстремал!» моих учеников, клеить обои, таскать тяжести, вешать или снимать занавес в актовом зале... Однажды в гимназии я и несколько пятиклассниц обдирали стены под новые обои и оставили послание в 2070 г. нацарапав его отверткой: «Привет, потомки, какие у вас там в 2070-м году обои?».

Было изобилие бумажной работы. Однажды мне довелось собирать справки для всеобуча о том, кто из детей, прописанных на Городецкой 10, где учится. Я ходил после своих уроков простуженный под дождем (здесь есть и момент моего разгильдяйства) по школам всех 6-ти микрорайонов Уручья, собирая бумажки, т.к. сами родители могли их не донести в школу.

Другой раз меня отправляли за такими же справками на другой конец города в Сухарево и Малиновку (метро тогда туда не ходило). Отправляли в пятницу вечером, но сказал, что поеду в субботу и высказал Вере Петровне:

– Вы думаете, если у меня нет семьи, мне нечем заняться?!

Полчаса спустя я сидел в кабинете директора (В. Логацкую к тому времени сменила Т. Соболь) и что-то переписывал из справочника, кажется, адреса школ, в которые должен был поехать. Входит Вера Петровна в состоянии крайнего раздражения.

– Вот, Андрей Валерьевич, тут говорил: «Вы думаете, если у меня нет семьи, мне нечем заняться?», – сказала она и перешла на крик, – И он прав!!!

Дальше она продолжила высказывать своему начальству как устала от работы с бумагами и ответственности, грозила уволиться, но этого не сделала.

В той же школе в учительской кто-то подбросил газетную вырезку, о том как от учителей сегодня требуют все, что только возможно, чуть ли не организацию полетов в космос и делался вывод: «Кого может воспитать раб?». Это было революционно, но не помню, чтобы кто-то устраивал нам разбор полетов за это. Роптать было можно, главное делать как тебе велят.

Поборы.

Моя начальная зарплата учителя была в перерасчете на стабильную валюту около 100 долларов. Когда несколько лет спустя я работал в гимназии, то получал примерно 200 долларов в эквиваленте. Однако одним из элементов работы учителя были поборы на разные мероприятия и проекты.

Хочу сразу оговориться, что в большинстве случаев для меня это не было проблемой. Во-первых, часто это было обосновано, например, у одной моей ученицы умер отец и многие скидывались на материальную помощь (когда умерла моя бабушка, мне тоже собрали деньги и подарки от учителей и учеников). Во-вторых, порой это была возможность показать, что со мной можно договориться: кроме патриотических и иных мероприятий, которых я избегал, есть такие, которые не противоречили моей совести – стройка Национальной библиотеки и Минск-Арены, например.

Но были и несколько ситуаций, когда я шел на конфликт из-за поборов. Так, когда я работал в 2007-2008 гг. в гимназии учителем английского, все учителя были обязаны оформить полугодовую подписку на «Настаўніцкую газету». Я этого не сделал. Девушка по воспитательно-идеологической линии в приемной кабинета директора задает мне вопрос:

– Андрей Валерьевич, где Ваш корешок на подписку на газету?

– А я не подписывался на нее. Если нужно я найду ее в Интернете или куплю нужный номер, хоть с переплатой.

– Андрей Валерьевич, – сказала девушка уже на повышенном тоне, – что это значит? Вы – государственный служащий, Вы должны выписывать эту газету. Это Ваши методические расходы, за которые Вам доплачивают.

– Я ничего Вам не должен, кроме взаимной христианской любви, – несколько саркастически ответил я. – А методические расходы у меня выражаются в ксерокопировании раздаточных материалов для уроков.

Девушка пыталась мне возразить, но я так ничего и не выписал.

Учителя – «присоединенцы».

Кроме поборов есть еще и участие в разных клубах, организациях и движениях. На первом рабочем месте, начальство быстро раскусило мое религиозное воспитание и некоторую «упертость», включавшую наглый отказ вставать во время звучания гимна на педагогическом совете (правда мотивом было не отсутствие уважения к национальным символам, а нежелание им поклоняться, что ж, режьте меня, но так я сложился как человек, и ломать свою совесть не собираюсь). Поэтому особого давления на себе там не испытал.

А вот в гимназии этого добра хватало. Так однажды я сидел в учительской и заполнял журналы. Кстати с учительской там был интересный казус: в той гимназии был просторный светлый кабинет с табличкой «методический кабинет» с компьютером и мини-библиотекой на разных языках. И я по незнанию бывало сидел там и читал книжки, не догадываясь, что это территория завучей, а настоящая учительская это кабинет примерно 2 метра шириной и пять длиной с одним окном на соседнее брошенное здание и часть школьного двора, тремя столами и шкафом для журналов, на дверце которого периодически висели памятки о том, что надо сделать и позорный список, кто не так заполнил журналы. До моего прибытия там был еще телефон, но за лето кто-то им так злоупотребил, что потом высчитали счет за него из зарплаты всех учителей (возможно и моей, хотя у меня было железное алиби) и телефона больше не было. Так вот, сидел я в учительской с журналами, а заполнять их часто приходилось на переменах или после уроков, т.к. учителя языков ведут занятия в маленьких группах классов одновременно (2-3 на класс) и журналы часто на урок не доходят. И подходит ко мне девушка, секретарь первичной организации Белорусского республиканского союза молодежи – патриотической организации для тех кому нет 30 лет.

– Значит так, Андрей Валерьевич, в понедельник принесете фото на паспорт и 3000 рублей в такой-то кабинет.

– Зачем?

– Вы должны вступить в БРСМ.

– Я не участвую в политике, – ответил я нагло улыбаясь.

– Хорошо, – ответила девушка.

Спустя пару лет я встретил ее в метро. Она уже уволилась из гимназии и возмущенно говорила о том, какой произвол царит в системе школьного образования. Прямо как отпущенная пружина...

Через некоторое время в гимназии были выборы президента гимназического сообщества. Та девушка, которая пыталась заставить меня выписать профессиональную газету, пришла ко мне на урок в 10-й класс с урной и бумажками для голосования. Ученики проголосовали и она подошла ко мне.

– А я тут причем? – спрашиваю.

– Вы работник гимназии и тоже должны голосовать.

– Но ведь я не поддерживаю никого из кандидатов.

– Тогда голосуйте против всех.

– А почему я должен быть против их? Я не против их, просто я нейтрален.

Раздраженная девушка вышла, не найдя ничего сказать под хихиканье моих учеников, а я еще больше добавил веселья в класс, рассказав следующий анекдот:

В сумасшедшем доме выступает гитлеровский офицер. Все хлопают, а один мужик стоит скрестив руки на груди. К нему подскакивает эсэсовец и кричит:

– А ты почему не аплодируешь?

– А я не сумасшедший, я сантехник, – отвечает мужик.

Через пару месяцев, если не изменяет память, я все-таки вступил в одну организацию в добровольно-принудительном порядке. Мужик, который работал географом, пришел в столовую, когда у меня и некоторых других учителей была «форточка» в занятиях, с листом А4 и стал собирать деньги с моих коллег и брать их росписи. Подошел ко мне. Оказалось все должны были вступить в ОСВОД – организацию по спасению на воде. Я уточнил, относится ли это только к спасению на воде, и решил, что когда поеду отдыхать на море и кто-то будет тонуть, то я все равно попытаюсь спасти человека, если будет возможность, и вступил, заплатив 1000 рублей членского взноса (зарплата в 200 долларов тогда составляла чуть больше 400 тысяч). Интересно, числюсь ли я спасателем на воде до сих пор или меня отчислили за неуплату взносов, а может географ себе на пиво собирал?

Учитель учителю человек.

С одной стороны любой коллектив может быть дружным и сплоченным. Между учителями возможна бескорыстная дружба и взаимовыручка. С другой современные белорусские учителя поставлены в условия жестких требований, заставляющих порой вести себя как главный герой оруэловского романа «1984.», который под угрозой пыток сломался и попросил подвергнуть им его любимую девушку вместо него.

Не раз я сталкивался на педсоветах, когда шла раздача очередных обязанностей как кто-то пытался предложить мою кандидатуру обычно выкрикивая «а может этому молодому поручить?» (фамилию мою знали не все, я близкой дружбы ни с кем не заводил). Так срабатывал уголовный принцип: умри сегодня ты, а завтра я.

Известно наблюдение, что человек тихого нрава может превратиться в крутого диктатора, когда получает власть. Я это видел чаще в вузах, где проработал больше, чем в школах. А в школах видел обратный процесс. Заведующая методобъединением «англичан» покрикивала на меня (хотя потом за это извинялась) будучи моим маленьким начальством. Затем ее освободили от этой должности и она стала очень спокойной и покладистой. В гимназии у меня была завуч по иностранным языкам (гимназия была с лингвистическим уклоном) с которой время от времени были контры. Она не кричала, но была требовательной, причем по мелочам, вроде оформления тетрадей учениками. Спустя годы мы работали некоторое время в одном вузе, но на разных кафедрах. Тихая, спокойная женщина. Тут конечно нельзя забывать, что и от твоего начальства требуют по полной...

Помню реакцию двух учительниц в гимназическом гардеробе на мой анекдот про педагогов:

Мужчина спрашивает незнакомую женщину:

– Простите, Вы, должно быть, педагог?

– Да, как Вы догадались.

– У Вас лицо глупое.

– У Вас тоже лицо глупое!

– Так я тоже педагог.

Молодая учительница захихикала в ответ, а та, что постарше недовольно ответила:

– Ну вот, уже с утра настроение испортили!

Помню, как я выгнал из класса за попытку сорвать урок двух восьмиклассниц, одна из которых была дочерью классной руководительницы того класса. На запястье той девушки остались следы моей пятерни. Ее мама долго кричала на меня наедине в классе, а я несмотря на свой вспыльчивый характер, даже удивился своему нежеланию с ней разбираться, просто слушал ее пока она не «выдохлась» и ставил стулья на парты (уроки уже кончились). Потом пару раз заменял ее. Причем однажды ее увезли по «скорой»: прихватило сердце. Как-то поделился одной из своих коллег о конфликте с этой дамой. Услышав ее фамилию, моя коллега ответила:

– Андрей, можешь не продолжать.

Как-то раз меня хотели делегировать участвовать в турнире по настольному теннису от гимназии и пытались уговорить, но я твердо решил не позорить гимназию своим неумением играть в пинг-понг.

В другой раз я удостоился чести обзвонить ряд почетных гостей, чтобы пригласить их на торжество по случаю очередного юбилея гимназии. Поручение передавала одна белорусскоязычная учительница и я ей внаглую отказал:

– Ведаеце, Вы можаце мне гэта даручыць, але ў мяне нічога не атрымаецца.

– Чаму?

– Таму што я працую ў двух розных месцах і не маю часу.

Я не соврал. Я действительно параллельно вел занятия в одном техническом вузе. Мой аргумент прокатил. С завучами или директором это бы не прошло. А был случай, когда я сознательно ввел директора своей первой школы в заблуждение. Дело было так. Мне нужно было встретиться в рабочее время на каникулах (а на каникулах учителя должны были находиться в школе пять дней в неделю соответственно количеству своих часов) с одним своим знакомым из Польши, который был для меня в определенном смысле братом. И я отпросился благодаря формулировке «брат из Польши приехал». Надо сказать, что Т. Соболь, которая отпустила меня к «брату из Польши», пыталась решать со мной проблемы по-человечески. Например, когда я уходил из школы, мой отпуск заканчивался в начале августа, и я должен был дорабатывать контракт до 15 числа, а это совпало с моим медовым месяцем и мне разрешили уехать без последствий и даже доплатили что-то.

Интересно вспомнить информационные часы в гимназии, на которые обязательно собирались многие учителя раз в неделю перед первым уроком. Наш историк, умный в принципе мужик, читал по бумаге раисполкомовскую распечатку. В одной такой распечатке говорилось, что товары с маркой «сделано в Беларуси» ценились во времена советской власти, и он прочитал это не поморщившись (хотя такая марка по определению не могла появиться раньше распада СССР и образования независимого белорусского государства) и в личной беседе он признался, что сам был удивлен этой мысли.

Помню, как тот же географ, что собирал деньги на ОСВОД, ремонтировал свой кабинет в свой отпуск (я как бескабинетный учитель был приставлен ему в помощники). Приехал он часам к 12 (рабочий день начинался в 9), это было единственное, в чем он мог позволить себе расслабиться. Когда я спросил, отчего такой патриотизм поработать в отпуск, он объяснил, что не успеет вовремя сдать кабинет к новому учебному году, если не пожертвует частью отпускного времени, а не сдать кабинет – себе дороже.

Помню был свидетелем различных поздравлений и пожеланий среди учителей, за которыми не всегда стояла искренность. Вспоминаю, как отказывался от чествований в свой адрес в какой-то национальный праздник, чем на некоторое время заставил думать завуча по ин.яз, что я чем-то оскорблен (в формат мышления стандартного учителя, к сожалению, не сразу входит мысль, что ты можешь быть не как все и не отмечать какие-то события, в вузах это встречается гораздо реже).

Впрочем, умные люди есть даже там, где от них ожидается быть винтиками. Просто часто умные люди молчат. Поэтому я не часто замечал глубоких людей среди моих коллег. Наверное, по той же причине ходит миф о глупости армейских офицеров: умные люди молчат, когда видят глупость системы, но ограничены дисциплинарными рамками.

Цветы жизни.

Дети – это лучшее, что есть в школе, если не считать длинного отпуска. Они мне много попортили нервов и в школе, и в гимназии, но больше было приятного в общении и в работе с ними, чем проблем.

Когда я работал учителем истории и английского в школе, зимой мы «отрывались», играя в снежки, порой я один против пары десятков разновозрастных учеников. Мне доставалось за двойки, детям – за баловство на уроках. Однажды старшеклассники предложили перейти от снежков к рукопашной, но я отклонил их предложение:

– Детей бить нельзя.

Помню там же с несколькими шестиклассниками мы пару раз играли в мелки после уроков, где мелки заменяли снежки, а класс – свежий воздух.

Еще раз был случай, когда я облил водой из мыльницы хулиганчика, который регулярно прятался за одной дверью, чтобы пытаться пугать меня. Потом он сидел на уроке в одной майке (благо была ранняя осень), но довольный как слон моей нестандартной реакции.

Были игры в «светофор» дававшие через угадайку «срубить» легкую оценку по истории и даже элементы самоуправления в одном из шестых классов, когда около месяца дети сами по очереди вели уроки и спрашивали друг друга (некоторые занятия были даже очень креативны). Потом это выдохлось и занятия снова вел я.

Еще были творческие вопросы на 10 баллов (это как 5+ по советской пятибалльной системе). Ради отличной оценки дети готовы черта с рогами из болота достать и выясняли, чем отличаются колхозы от совхозов, сколько лет тормозил герой песни Б. Моисеева, который уехал в Петербург, а приехал в Ленинград и чем отличаются понятия city и town в английском языке.

Были дополнительные бесплатные уроки для нескольких младших школьников из бедных семей, которые совсем не тянули английский. Но это длилось несколько раз. Потом обоюдный энтузиазм иссяк.

Я должен признать, что как школьный учитель я был не очень. Сейчас у меня на занятиях гайки жестко закручены, я почти никогда не кричу на студентов и наказание предсказуемо и неотвратимо. А в начале моего учительства я был немного романтик, начитанный Макаренко, Ушинским и прочей педагогической братвой. Я редко давал дополнительные задания в качестве наказания, чтобы не сформировать плохого отношения к учебе. Зато легко переходил на крик (за что некоторые мои ученики прозвали меня Витасом) сломал любимую указку одного завуча и порвал классный журнал (нет, не в порыве ярости, просто я стучал указкой по столу, чтобы успокоить один веселый класс в результате хорошо врезал по журналу – а это как убить корову в Индии – и разбил указку вдребезги). На уроках у меня часто шумели, порой вели себя отвязно. В свою очередь, я мог отвесить подзатыльник. Ученик, получивший такое воспитательное воздействие мог сначала грозиться нажаловаться на меня, на что я говорил:

– Идите к директору и жалуйтесь, а заодно расскажите, за что я Вас ударил.

– Да ладно, не буду.

С учениками я мог быть груб, но всегда говорил «Вы», «господин/госпожа» или по имени-отчеству. Был случай, когда один ученик представлял своим одноклассникам свой рюкзак:

– Знакомьтесь, это господин рюкзак.

Правда через минуту господину рюкзаку набили морду.

Было много «озабоченных» учеников. Бывало рассказываешь про какую-нибудь войну:

– Захватчики, жгли селения, убивали, грабили, насиловали мирное население...

– М-м-м! Насиловали! – мечтательно произнес один шестиклассник.

Он же или его друг на одном уроке в начале года, как бы между прочим, произнес:

– А я вчера мастурбировал.

Хотелось ответить, что мы не обсуждаем сейчас, как он провел лето, но я увел разговор в сторону как-то по-другому.

Молодой мужчина-учитель почти всегда столкнется в школе с теми хулиганами, которые захотят помериться с ним силой. Но хулиган никогда не нападет первым, если не уверен в своей безнаказанности. Когда я работал в обычной школе, было много случаев, когда старшеклассники из чужих классов, громко оскорбляли меня, чтобы спровоцировать драку. Я на это не велся. Однажды бросил в ответ одному такому обидчику «рисовавшемуся» перед своей компанией:

– Молчи женщина! – причем с кавказским акцентом.

Он еще пытался меня материть, но смеялись уже над ним. В драку он не полез.

Но без рукоприкладства у меня не обходилось. Время от времени в первый год хулиганы сильно пинали дверь моего кабинета или забегали в маске, выкрикивали непристойность и убегали. Вычислить было трудно, т. к. мое рабочее место было далеко от двери, а сам кабинет находился на перекрестке двух коридоров и скрыться проблем не было. Дошло до разборок с завучем и хулиганы извинились и притихли на время. Затем один из них снова прибежал, чтобы заверить меня в своей «любви», но я оказался близко к двери и метнулся за ним. Хулиган скрылся в кабинет биологии и попытался спрятаться за шкафом. Я выкрутил ему руку за спину и потащил к завучу. Всю дорогу хулиган умолял его простить, но я был настроен сдать его начальству. Завуча в кабинете не оказалось и я отпустил свою жертву с миром. Кажется, больше с этим парнем я проблем не имел.

Другой случай произошел во время дежурства возле столовой. Один хулиган показал мне средний палец и пошел дальше. Я не был уверен, что с ним справлюсь, и не стал ничего предпринимать. Через некоторое время ситуация повторилась, но недалеко от меня стояла одна из завучей и беседовала с какой-то учительницей. Я быстро выкрутил руку хулигану за спину и потащил к завучу. Хулиган даже не пытался драться, а только удивился: «Ты чё?».

– Вот, – докладываю завучу, – показывал грубый жест дежурному учителю.

Она отвела хулигана в сторонку и стала с ним говорить, я только услышал, как он оправдывался:

– А чё он из себя учителя корчит?

Похоже, он просто принял меня за старшеклассника. Это часто бывало.

Другой раз я остановил на коридоре бегущего здоровяка. Шансов одолеть такого в драке у меня не было никаких.

– Бегать здесь нельзя, – сказал я и видимо голосом выдал свой страх.

– …, да пошел ты на …, – ответил здоровяк и побежал дальше.

Я его не преследовал.

Была пара ситуаций, когда я едва не подрался со своими собственными учениками. Один шестиклассник, имевший репутацию психа, время от времени ссорился со мной, и однажды мы так разругались, что были готовы набить друг другу лицо. Но я сдержался и пошел с ним разбираться к директору, которая смогла немного разрулить ситуацию. Сегодня этот парень по определению должен быть спокойным, т.к. работает на ответственной должности, требующей должной уравновешенности. (Это я узнал от его младшего брата, с которым я тоже имел «терки», но который очень уважительно и приветливо общался со мной годы спустя). В другой ситуации восьмиклассник Максим Забенько так достал меня баловством, что я выгнал его из класса (а я частенько так поступал с хулиганами) и пригрозил:

– Еще раз придете сюда – инвалидом сделаю!

– Еще посмотрим, кто кого – проворчал он в ответ.

Перед следующим уроком мое религиозное воспитание заставило меня извиниться перед ним.

– Я сам виноват, – примирительно буркнул ученик.

Как-то я взял с него и его товарища расписку с обещанием больше на уроках не баловаться. Он сдержал слово, т.к. написал: «Я, Максим Забенько, обязуюсь совершать больше баловства на уроке».

Помню одного умного хулигана, который написал жестокое стихотворение в продолжение темы «оторвали мишке лапу» и заявлял что женщина – это спермовыжималка. Последний раз слышал о нем в 2011 г., что он стал «бандюком», но подробности мне не известны. Вообще-то все хулиганы умные, даже если по отметкам этого не скажешь.

Еще один раз уже перед увольнением я был воспитателем при группе гандболистов и один наглец у меня нарвался. Дело было в столовой. Дети наотрез отказывались есть суп, и обнаружив, что я могу съесть больше одной порции щедро выставляли на мой стол ряды тарелок и порций пять-шесть в меня влезало без проблем. (Сейчас, когда сам стал отцом, я бы заставил съесть все, а тогда мне не было до этого дела). Но возникало две проблемы: одна – уборка посуды, от которой дети усердно пытались «откосить», другая – насмешки над «жрущим учителем». Пока насмешки были добрые в стиле пожеланий аппетита со стороны тех, кто не знал, что такое голод недоедания, я не обращал внимания на них, но один мальчик решил подкалывать до конца, оставшись в столовой один из всей команды.

– Слушайте, а у Вас жонка есть? – спросил он, жуя глазированный сырок.

Я встал и крепко взял его за запястье. Он попытался дернуться и сырок упал на пол.

– Вы со мной по-русски говорите или по белорусски? – спросил я, сдерживая гнев. (А дело в том, что слово «жонка» является совершенно нормальным словом в белорусском языке, но пренебрежительным в русском).

– Отпустите, у Вас будут проблемы, – забормотал хулиган.

– Убирайте за всеми посуду! – велел я.

– Я должен идти, я судья.

– Слушай ты, судья израильский, – саркастически ответил я, и, возвращаясь к традиционному «Вы», продолжил – Вы убираете за собой и командой посуду или у Вас сейчас будут большие проблемы. Вы достаточно сильны, чтобы драться со взрослым мужиком?

Судья понял, что шутки кончились и убрал посуду с одного стола на конвейер, ворча что-то про меня себе под нос. За всеми он так и не убрал: от конвейера до выхода было не далеко и возвращаться он не стал, а я его не преследовал. Повариха, наблюдавшая за сценой, поблагодарила меня за воспитательную работу.

Были не только хулиганы, но и хулиганчики. Один из них периодически «подкалывал» меня на уроках и получал «подколы» в ответ. Например за чесание средним пальцем переносицы с образованием непристойного жеста он получил задание написать сочинение СМС-кой в телефоне и мучился до конца урока набирать текст (смартфонов еще в помине не было). Для меня оказалось неожиданностью, когда годы спустя он тепло приветствовал меня встречая на улице или в метро.

Другой хулиганчик, невинное дитя из 5-го класса подходит ко мне после урока:

– Скажите, пожалуйста, а кто такой Гитлер?

– Это был правитель Германии в 1930-1940-х гг. – отвечаю.

– Я знаю, кто такой Гитлер, – невинно отвечает мальчик, – я хотел проверить Ваши знания.

Несколько раз мне подкладывали кнопки на стул (кстати, это не так уж и больно), однажды написали нецензурное ругательство корректором зеркальным образом, так, что оно четко отобразилось на моих штанах (хорошо, что тогда я приходил в простой одежде и было не жалко ее испачкать).

Когда ученики узнали, что одна 50-летняя учительница живет в соседнем корпусе моего дома, они долго приписывали нам слишком близкие отношения (один раз за перемену кто-то даже схематично нарисовал порнографическую картину на доске, подписав, где я, а где та учительница). В другой раз они увидели нас вместе в столовой и пришли в неописуемый восторг.

– Горько! Горько! – скандировал класс, причем одна девочка жестами рисовала в воздухе большое сердце.

Я хохотал до упаду. А моя коллега не сразу поняла что к чему. А потом она отреагировала:

– Дзеці, да вы што?! Ён жа мне ў сыны гадзіцца.

Класс продолжал требовать поцелуя, и в качестве компромисса она обняла меня.

Два раза я сталкивался с «идейным» вандализмом. В моем кабинете (это был кабинет рисования, он за мной не числился, но я в нем обычно проводил занятия) висела фотография президента страны. Это был не типовой портрет в рамке, который обычно украшает кабинеты госслужащих, а обычное фото, приколотое к стене булавкой. Однажды я обнаружил ее порванной в клочья и раскиданной по моему рабочему столу (это из-за моей привычки не запирать кабинет). Я убрал следы вандализма и не стал делать из этого проблему. Не думаю, что это было политическим актом.

В другой раз в том же кабинете стоял бумажный макет православного храма. В класс на перемене забежал ученик младших классов быстро сориентировался, одним ударом кулака сверху вниз уничтожил произведение искусства и убежал. Пришлось выбросить результаты чужого труда.

Еще мы с детьми в школе собирали ненужные деньги на ремонт класса и за год мелочью собрали около двух тысяч, которые я потом сдал при увольнении директору и на которые на соседнем рынке была куплена банка краски.

Заключение.

Я могу вспомнить еще много хорошего и плохого в моих отношения с учениками в школе и гимназии. У меня сохранились подарки от детей: рисунки, записки и даже китайские палочки. Одна непослушная гимназистка из 7 класса написала мне в конце года записку, в которой попросила прощения за то, что плохо себя вела.

Возможно этот рассказ представляет собой переход от мрачного к веселому. Но я пытался писать непредвзято. Может быть, я мало написал о своих недостатках. Могу добавить: я плохо готовился к занятиям и часто импровизировал. И еще я часто опаздывал на первый урок, иногда даже приходилось давать дежурным ученикам свой ежедневник (вместо дневника) для записи «опоздал на урок». Также я очень вульгарно одевался и мог впечатлить учеников женской кофтой от моей покойной тети да еще и в сопровождении будильника, когда мои часы сломались. Это были отчасти и издержки моей бедности, связанной с большими расходами моей семьи на лечение матери.

Я не думаю, что в ближайшее время вернусь в школу, хотя сейчас там платят гораздо лучше. Мне нравится возиться с детьми, хотя от их шума я устаю быстрее, чем в молодые годы. Основная причина, почему я пока туда не вернусь связана с беспеределом в обязанностях. Мое время дорого мне для других дел. И я не готов просто отбывать срок в четырех стенах на каникулах или собирать бесчисленные бумажки. Я не готов поступаться совестью, когда речь идет о принуждении детей вступать в патриотические организации или врать им. Когда один гимназист сказал во время информационного часа «Права человека – это, что мы не имеем в школе» и легко преодолел аргумент классной о бесплатном образовании тем, что с них дерут деньги на театр, горячее питание, ремонт класса и учебники, я похвалил его за смелость, а по идее должен был осудить или вообще не допустить такого открытого общения с учениками.

Мне еще предстоит вернуться в школу в качестве отца. Но я рад, что в свое время прошел это испытание для настоящих мужчин, несмотря на запугивание некоторых знакомых и опасения, сохранившиеся из собственного тяжелого школьного детства. Прошел за себя и за того парня, бывшего однокурсника, которого как-то встретил возле стадиона «Динамо». Был момент, когда хотелось все бросить, но я не «откосил». Те, кто думают, что настоящий мужчина должен главным образом уметь убивать врагов на войне, пусть попробуют 45 минут удерживать внимание 20-30 детей, которым почти ничего не будет, если они ударят тебя, но ты можешь серьезно ответить, если дашь им сдачи, пусть попробуют соблюдать все бумажные формальности, когда ты изначально виноват, что дети не хотят идти в театр, что кто-то накурил в туалете этажом ниже твоего кабинета, что в соседнем парке валяются битые бутылки из-под спиртного, пусть попытаются оставаться собой, когда тебя пытаются загнать в циркулярные рамки, пусть попробуют учить интересно, когда от тебя ждут формальных признаков успеха учеников, а не их реальных знаний и когда времени на подготовку к занятию за всеми обязанностями почти не предусматривается. Тогда и поговорим о том, что такое нести трудности, исполняя свой долг перед государством.